Мужчина и женщина

«Тетя Вера» для грузинского поэта

Увидеть Грузию глазами Вероники Долиной - все равно, что попытаться понять эту страну и ее людей шестым чувством. Так личностны и искренни все впечатления барда с женским мироощущением, но не хлипким, если перефразировать одну из песен Вероники, а гибким, как cтальная полоса. В Грузию в «ее современном понимании» ученица Булата Окуджавы была приглашена впервые, словно дожидалась зова судьбы. Она стала едва ли не главной гостьей российско-грузинского фестиваля «Мир поэзии - мир без войны».

- Как получилось, что Вы никогда не были в Тбилиси?

- Очень просто. Грузия - это совершенно отдельная область, а я человек - с 19 лет замужем, всегда учившийся, работавший и занимавшийся семьей, воспринимала всего-навсего Черноморское побережье только как краткосрочное место отдыха для моего семейства. А в самом высшем, поэтическом, художественном настоящем смысле, я в Грузии не была никогда. Моя задача была познакомиться с Тбилиси. Все-таки побережье - это побережье, такие курортные обстоятельства, которых я не крупный ценитель. А новый город со своей стариной первого плана, второго плана, со стариной глубже античного - это я увидела и была полностью удовлетворена. Бог еще дал приятнейшего гида, понимающего человека, человек был рождения тбилисского, но языка и крови русской. Я, в сущности, в восторге, но в очень скромном, застенчивом, индивидуальном.

- Что-нибудь поразительное в Тбилиси вы заметили, чего нигде больше бы не могли увидеть?

- Такого увидела много.

- Это какие-то архитектурные памятники?

- Нет, нет, нет. Это, как я называю, тайны, секреты города, которые открываются самую каплю или совсем не открываются. На скорую руку обнаружила культ Грибоедова, могилу и храм, с ним связанные. В моей памяти, которая сама чтит Грибоедова, не было факта о том, где он похоронен. Обнаружив могилу в Тбилиси, тут же вся раскрылась. Я очень неравнодушна к художнику короткой романтической судьбы, убиенному в государственной заварухе кавказского назначения. Что еще сказать про тайны? Зашла я в один маленький книжный магазин. Думаю: что я там увижу? Может, не увижу книг на русском вообще, или увижу их очень мало, или среди них не увижу ничего того, что отзовется в моем сердце. Вошла туда в ситуации начавшегося бурного дождя и увидела там огромную полку главного писателя моих последних 15 прожитых в Москве лет - Милана Кундеру. Могло же там быть что угодно, а почему-то Тбилиси приветствовал этой полкой.

-Как Вас встречали на фестивале, чувствовалось ли напряжение между грузинами и русскими?

- Ну, нет. Фестиваль жил жизнью воздушного шара. Положим, в нем есть гондола с населением фестиваля, но он же на особом газе взлетает и парит положенное фестивалю время. Неможно фестивальному человеку постичь подлинное настроение города или публики. Ты прикасаешься так мало, что нужно обладать неслыханной наблюдательностью, если ты архивариус или ботаник, то соберешь свой гербарий и проведешь свое исследование. Я видела молодых поэтов, доподлинно грузинских, говоривших по-русски довольно сбивчиво и с напряжением, читавших стихи по-грузински, очень тянувшихся к нам. Мы приметили их необычную жестикуляцию, их наэлектризованность, совершенно иную, чем наша. Они там были не в качестве хозяев, фестиваля, а тоже в качестве гостей. Я видела их нервозность выше среднего и хотелось подойти, обнять и успокоить. Когда один из них обратился ко мне «Тетя Вера», я чуть не сползла там. Он подошел и говорит: «Не знаю, как к вам обращаться, ну, наверно, вот так». Первое, что мне померещилось, из пучины языка, из недр должен вытащить что-то особенное, чтобы к малознакомому человеку, не шибко владея его языком, так обратиться. Это совершается по-детски. Это мне напомнило, как мой начавший говорить внук уже лет шесть назад, стал, поднимаясь из своего малипусенького детства, называл меня «баба Наника». Я еще тогда подумала, что это звучит удивительно по-грузински. Вот так этот парень стал меня называть «тетя Вера».

- Их нервозность была связана с тем, что вы приехали из России, которую в Грузии называют враждебной?

- Из страны, на которую притопнули ногой? Нет. Мне вот что увиделось. Этот национальный характер на очень много единиц более художественный, чем нам представлялось из литературы, кинематографа, поэзии и генотипических представлений. Из этих бравурных имен, из этих гортанных стихов, из этих лихих постановочных танцев никак невозможно интимно понять, какова художественная температура средне-грузинского тела. Она намного выше, чем нам представляется. Ни государственные амбиции, ни этнический гонор, ни постсоветская какая-то обида, а просто художественность: высокая хрупкость. Вот это я увидела.

- На лингвистическом уровне между русскими и грузинскими поэтами и бардами было недопонимание, если там уже не очень хорошо знают русский?

- Не будем преувеличивать. Они могут слушать стихи, приходили ребята, особенно в Кобулетской зоне, когда уже была мягкая обстановка, без официальных параграфов - возложения венков, открытия мемориалов и фестивальных акций. Доскональное понимание, конечно, невозможно организовать: они все-таки понимают по-русски, а мы досконально не понимаем по-грузински. Был редактор журнала «Дружба народов» Александр Эбаноидзе, был его сын, которые понимали и говорили на этом прихотливом языке, но не было человека, который бы переводил, ЧТО читают грузинские поэты. Откровенно говоря, это не было мучительно, звучало музыкально. О чем-то следовало догадываться, а о чем-то мы липуче приставали и получали ответы.

- Как Вы думаете, почему раньше были переводчики в России, такие как Борис Пастернак, интересовались грузинской поэзией, а сейчас почти не переводят?

- Помилуйте, это были законы того государства и того времени. Люди жили этими переводами - Пастернак, Тарковский, Ахмадулина. И в известной степени те, кто не печатался на своем оригинальном языке, Пастернак, например, переводили с языков народов тогдашнего СССР. Это была огромная разнарядка. А как принимались отряды людей из республик в Литинститут? Также в Институт кинематографии. Это же фонтан дружбы народов. Была такая продразверстка на переводы.

- А без этого интереса к грузинской поэзии нет?

- Конечно, должно наступить умиротворение, наступить другая эра. Поэт должен понимать, с чего он живет. Когда советская власть желала подкормить поэта, у него были тома переводов. Сейчас поэзия и на русском языке не кормит. Это просто разъятый мир этой эпохи. Как его реконструировать - это огромный вопрос даже не к политикам, а к Господу Богу.

- Как живут поэты в Грузии, кто их печатает?

- Они выпускают книжки небольшими тиражами, каждый имеет свой тип публики. Крепко функционируют интернет-порталы, на которых все это существует. О русских поэтах там невелика информация. Вполне возможно, что русская речь, которая сейчас не изобилует фонтанами поэзии ни в Москве, ни в Петербурге, и вероятно, что в Грузии примерно так: нет шахт, где добывается поэтическое слово.

- Это надолго?

- Это так надолго, что почти навсегда. Русский язык уходит. В Грузии он в сущности ушел. Молодежь до 35 уже не говорит по-русски. Я говорю об этом без горечи. Дай им Бог хорошую английскую речь, дай нам Бог хорошую английскую речь для того, чтобы заниматься наукой, читать литературу без перевода. Может быть, они раньше нас освоят языки, и колесо фортуны понесет их. Это разъятый мир, и они часть того общего мира, культурного, с изысканным грузинским кино, отличным театром, отличными романами в отличных переводах и отличными героями. Эра совершенно новая, что делать.

- Вы для себя открыли какие-нибудь грузинские имена?

- Нам представили двух-трех грузинских поэтов, даже не 15-20. Это было отцеженное число, молодежь с сильным акцентом. Ну, может, там и нет Вергилия. Это ничего. У нас тоже нет.

- Что Вы там спели?

- Вытащила маленький the best, чтобы людям было не очень скучно, не только элегии, чтобы прозвучала доля юмора. У меня есть такие штучки: «Алле, Оклахома? Оклахома. Евтушенко дома? Дома. Передайте ему, что поэт в России меньше чем поэт».

- Российскую попсу, я знаю, там до сих пор все слушают. А знают ли там наши бардовские песни?

- Знают ли людей, поющих под гитару? Я там увидела пару - тройку женщин, которые к Тбилисскому клубу авторской песни имели отношение. Эти люди ориентируются во всем - и в песнях, и в стихах. Поразивших меня там вещей из их подбора я не услышала.

- Впечатления от поездки уже переплавляются в стихи?

- Ну, не так сразу. Вот что я вам скажу. На последнем дне нашего пребывания с крепкой такой ощутимой тоской я там поняла, что ни намеком, ни полунамеком не прозвучала грузинская песня «Виноградную косточку в теплую землю зарою» Булата Шалвовича Окуджавы. Я себя исказнила: как же так, я должна была вспомнить. Сто раз пропели красивейшую «Тбилисо - столица Грузии моей», которую все любят. А грузинскую песню, в которой было все - никто из нас - около ста человек не припомнили. Я с болью подумала об этом в последний день, с этой болью и уехала.

Беседовала