Сегодня исполняется двадцать один год со дня проведения референдума по вопросу о сохранении Советского Союза. 17 марта 1991 года власти тогда еще единой страны обратились к населению с просьбой высказать свое отношение к будущему союзного государства. Для кавказских стран этот день, по сути, является датой, разделяющей историю на "до" и "после". Именно тогда оформились общие конфигурации политического будущего региона.
Сегодня уже не актуально искать ответ на вопрос, хорошо или плохо повлиял развал Союза на каждое конкретное государство Кавказа и регион в целом. С тех пор утекло много воды. И сегодняшняя картина региона, по большому счету, результат того дня.
Для среднего жителя российской или украинской, например, глубинки, распад Союза изменил в жизни многое, но не все. Пришлось адаптироваться к новым условиям, но среда обитания, образ жизни для большинства людей остались прежними. На Южном Кавказе изменилось все. Сегодня невозможно себе представить, что в марте 1991 года ходил еще поезд Ереван-Баку, а машины свободно мчались через ныне наглухо закрытые границы. На месте одной страны появились, по факту, сразу шесть. Далеко не всем удалось сохранить не только образ жизни, но и даже свои дома. Чем уж точно был хорош Советский Союз для Южного Кавказа, так это тем, что благодаря наличию одной большой и мощной и для региона внешней силы, были загнаны в тупик извечные местные проблемы - этнические и территориальные конфликты. Азербайджанцы резали армян еще в начале 20-х годов прошлого столетия, и армяне отвечали им, как могли, уже тогда изгоняя азербайджанцев из Еревана. Южные осетины, говоря о событиях все тех же 20-х годов прошлого века, называют то, что делали грузины, первым геноцидом.
Советская власть смогла загнать эти проблемы в рамки кухонных обсуждений и на внешнем уровне создать подобие мирного и дружелюбного сосуществования разных культур в одном пространстве. Но в этом же была и предпосылка всех грядущих катаклизмов. Ни один из кавказских конфликтов не был решен, да и не мог быть решен. И в большинстве случаев имевшиеся конфликты усугублялись неправильной демографической политикой. В итоге планировавшийся "плавильный котел" кавказских культур превратился в дымящийся очаг будущих войн.
Но во второй половине двадцатого века люди на Кавказе жили, в целом, неплохо. Изнуряющий социалистический эксперимент укоренился на кавказских почвах куда менее серьезно, чем где-нибудь на тамбовщине. А решение очень многих важных вопросов было делегировано центром местным национальным элитам. А они, в свою очередь, чаще всего спустя рукава смотрели на разные местные вольности, например, почти легальную коммерческую деятельность цеховиков и откровенно нетрудовые доходы очень значительной части населения.
Двухэтажные дома, подчас с целыми фазендами, дефицитные автомобили в личном пользовании, роскошные рестораны, импортная одежда и техника. Всего этого было в изобилии. Так, конечно, жили далеко не все, но очень многие. Надо не забывать и о том, что Южный Кавказ в советское время был регионом, который считался витриной достижений социалистического строя. Здесь всегда было много иностранных туристов, которым нужно было показать хорошую картинку. И Кавказ был той самой картинкой.
Все это, конечно, касается больших городов, курортных зон и совсем новых тогда индустриальных зон. В грузинских и армянских деревнях, там, где не росли мандарины, лимоны и табак, всегда была нищета и беспросветность. А на окраинах всех значительных городов обустраивались "шанхаи".
Референдум 1991 года четко провел еще тогда виртуальную линию будущих границ. Из тогдашних союзных республик идею проведения референдума поддержал только Азербайджан. Армения и Грузия были в одной группе с республиками Прибалтики, которые приняли решение провести референдум о независимости. В автономиях референдум был проведен. И уже тогда до предела ясной стала линия раздела между разными группами населения. Грузины бойкотировали референдум. Спустя месяц они провели свой, на котором выяснилось, что нация поголовно желает независимости. В Абхазии союзный референдум был проведен. Грузинское население его бойкотировало, но большинство жителей других национальностей однозначно высказались в поддержку Советского Союза. Жить в независимой Грузии они не хотели. В Южной Осетии уже шла война. И как раз в день референдума грузины пытались взять штурмом Цхинвал, где лишь девять человек не захотели, чтобы сохранился СССР.
Стало ясно, что в едином пространстве людей удерживал только Союз. Собственные национальные проекты прямо противоречили друг другу, поскольку чаще всего претендовали на одно и то же географическое пространство. Результаты референдума предсказали все беды региона, которые случились в ближайшие годы. Войны, конфликты, исходы беженцев....
Референдум действительно стал некоей отправной точкой, после которой центробежные тенденции на Кавказе стали развиваться исключительно интенсивно.
С тех пор прошел двадцать один год. Уже стали взрослыми люди, родившиеся в тот день. И этим людям, если они живут в Ереване или Баку, невозможно себе представить, что на вокзалы этих городов когда-то приходил поезд, соединявший две столицы. Жителю Тбилиси невозможно представить себе рейс самолета на Сухум.
Сегодня на Юге Кавказа другая эпоха - предельной дезинтеграции. Регион не просто поделен на шесть частей. Часто между ними установлены маленькие подобия железного занавеса - между Абхазией и Грузией, между Арменией и Турцией, но самая монолитная граница - между Нагорным Карабахом и Азербайджаном. Кажется, что там и муха не пролетит - подорвется на мине. Трудно найти на планете подобные регионы, где местные конфликты столь жестко разделили бы людей. 21-летнему молодому человеку, выросшему в нищете где-нибудь неподалеку от перекрытых границ, трудно себе представить, какой была бы его жизнь, не будь этих линий. Он воспринимает этот и экономический, и вообще жизненный коллапс как данность. И коллапс царит везде на Южном Кавказе, за исключением столиц и курортных зон. Тут он стал нормой жизни, данностью, от которой никуда не убежишь.
Пока что нет никаких видимых причин испытывать оптимизм по поводу завершения эпохи дезинтеграции. Нет даже малой надежды на то, что противопоставляемые друг другу национальные проекты начнут искать общий язык. Так что, видимо, и детям тех, кому сегодня двадцать один, с процветанием придется подождать.